Городская

Вновь они за окном моим —
как шары с новогодней ели,
гасят серый февральский сплин,
нанесённый с утра метелью.
Я люблю их и сыплю корм,
чтобы чаще сюда слетались:
горсти семечек и попкорн.
Впрочем, это уже детали.
Да, зимой снегири — царьки.
Знают цену себе, стиляги.
Красногрудые маячки
для меня – как глоток из фляги
с зельем против штормов тоски
в этом море житейском лютом
мне наклёвывают стихи
в автономном мирке каюты
из железобетонных стен
с переборкой стеклопакетной.
Вот бы стать снегирём в обмен
на заклиненный век поэта,
прилетать на раздувах вьюг,
появляться из ниоткуда…
Только вряд ли судьбу мою
переменит любое чудо,
и кормлю ненаглядных птах,
словно бог — рассыпая манну,
а кормушка опять пуста:
нынче я их не ждал так рано…

Я к тебе улетела дотлеть,

Добить руины души, затопить Атлантиду сердца;

В Бермудском треугольнике запечатлеть

Весь прожитый мною груз, в виде склепа.

Всю усталость, апатию и беспокойство

Оставить там, за чертой догорающего моста.

Я любовь свою предаю за покой —

Усыпи, молю, во мне подлеца.

Я догорю и из пепла восстану вновь

Девственно чистой, светлой, непоколебимой душой.

И с монумента памяти соскребу остатки ненужных слов

Бессмысленных, противоречащих, провоцирующих на убой.

Пепел по ветру, а с Судьбой снова на «Вы».

Писать историю, не вырывая с контекста.

Я не по правилам режиссуры живу, увы.

Я пришла к тебе — догореть, согреться.