Мистика и эзотерика

КОТЫ С МОЛОКОМ, НАДО ИХ НЕ ЗАБЫТЬ// НАВЕЯНО, ПРОСТО НАВЕЯНО// АРГЕНТИНА — ЗИМБАБВЕ 4:0, НЕ БЫВАЕТ// А БЫЛО // ПОХОД // ГНИЛАЯ ВИШНЯ// МНОЖЕСТВЕННОСТЬ И МНОЖЕСТВО, ОШИБКА, ЧТО УШЕЛ// БУМАЖНЫЙ СКОТЧ В ПЯТИ МЕСТАХ// ОТЖИВШЕЕ//

Кот «Чумазайгво»! Что остаётся?

Здравствуйте! Ищу постоянную работу или временную подработку в какой-либо сфере деятельности, за исключением удалённой (дистанционной) работы и работы вахтовым методом. При этом работа в городе Пушкине или непосредственно рядом с ним будет являться для меня наиболее предпочтительным вариантом. С уважением, Бения Валерьян Нугзарович из города Пушкина.

Ночной привал — пришла пора!
Садись поближе, друг-собрат!
Твой злобный вепрь на углях
Глаза в округе все собрал!

Свой шлем ты в сторону сложи,
Сними кольчугу и броню;
Свой меч ты остро наточил -
Не раз он спас тебя в бою!

Не помню я такого пира
И столько в небе юных звёзд.
Налейте же вина и пива,
Чтоб добрый путник не замёрз!

Сыграйте кто-нибудь на флейте -
Эльфийки, вон, пошли плясать.
Я с ними буду на рассвете
Эльфийский род их продолжать!

Мы завтра золото возьмём,
Побольше выкупим рабов
И снова путь себе найдём -
Надеюсь, лишь, не до гробов…

Страшные лица скалятся из темноты,
Жёлтые рожи, маются оберЕгом.
Смотрят глаза — неприязненны и пусты,
Злобные духи, созданы человеком.

Он как Роден, их кромсал, или даже бог.
Свечи в утробе зажёг, заменив сердца.
Скольких испортил, пока наконец извлёк
Как и он сам, похитителя душ, жнеца.

Всё, что внутри накопил, все ему отдал,
Злобой полил цветок апельсиновых глаз.
Сам почти высох, но создал свой идеал —
Не разорвать этих нитей тугую связь.

Вот и подарок, что просит его душа:
Слышится детский до боли счастливый смех,
Вспыхнули свечи, отставшего малыша
Режут пустые глазницы вдали от всех.

Кончится праздник, запрётся в своем домУ.
Тыква на свалке испустит последний дух.
Как колокольчик, взрывающий ночи тьму,
Детский звучит голосок и терзает слух.

В стороне далекой, в стороне глухой,
там где сосны жмутся плотною стеной,
где парами яда дышит озерцо,
в мох вросла избушка, проломив крыльцо…

На шесте коровий скалится скелет,
рядом, под осиной, варит зелье дед,
голова седая, чёрная доха,
заклинанье шепчет, речь его тиха.

Чёрный ворон рядом на суку сидит,
смоляные перья ветер шевелит,
словно угли тлеют красные глаза,
варит старец зелье, голосом грозя:

«Где ты милый друже нОнче побывал?
Что разведал, чёрный, службу мне сыграл?
Где живет дивчина, Юна и скромна,
разузнал ты, друже, мне нужна жена».

Ворон перья хохлит, чёрные, как смоль,
дальние деревни прочесал все вдоль,
в стороне от леса, прячется село,
там живет девица, колдуну на зло.

— Знаю я, хозяин, где судьба твоя,
всё скажу, родимый, служба в том моя,
только и минуло восемнадцать лет.
— Отыграем свадьбу-засмеялся дед.

Кинул что-то в зелье, скинул он доху,
не моргая выпил и упал в траву,
тих, не шевелится, остывает тлен,
судорог по телу и взорвался день.

Поднимался парень, ясные глаза,
локоны струятся, его стан — лоза,
только злобен голос, не помог обряд,
сколько бы не выпил, свой волшебный яд.

Чёрный ворон кружит тенью над землей,
идёт полем парень с русой головой,
а глаза бедовые, словно из льда,
Идёт за девИцей, движется беда.

В поле молодицы заняты скирдой,
песня льётся, кружит и дрожит струной,
про любовь и счастье, поднимаясь ввысь,
появился парень, только прикоснись.

Глаза ищут, где ты, отраженье снов,
обернись, откликнись на безмолвный зов,
а она зарделась, ярок маков цвет,
и глаза блеснули, молча дан обет.

Свадьба удалая полем разлилась,
колдуну девица по сердцу пришлась,
а она, голубка, бьется и дрожит,
страх и чёрный ужас. Кровь внутри кипит.

Свадьба к церкви движет, мрачен стал жених,
что-то шепчет тихо, встал вдруг и затих,
всполохи на небе делят ночь со днём,
молния сверкнула, полило дождём.

Гости лики крестят, праздник поутих,
жадно руки тянет к девице жених,
красота сползая, сгинула с дождём,
зелье приворота, потекло ручьём.

Девушка бледнеет, словно полотно,
в черную темницу сердце отдано,
мороком пленили, тает под кольцом,
ей лежать в могиле вместе с колдуном.

Пролиты на землю слёзы чёрных туч,
сгинула девица, лес забрал дремуч,
только ворон кружит, вымерло село,
снова кипит зелье, снова правит зло.

В синем омуте неба — серебристые рыбы,
Свои гибкие спины греют в свете луны,
Чешуи переливы, тел холодных изгибы,
В мерном, плавном теченьи, ходят спящие глыбы
И слепыми глазами смотрят дивные сны.

В каждой теплится искра затаённым желаньем,
Где в свеченьи неона мироздания связь,
В глубину погружаясь вместе с цветом багряным,
Солнце невод раскинет и движеньем нежданным,
Заблестев распугает рыб серебряных вязь.

Очередь медленно двигалась. Извивалась длинным ручьём и затекала в небольшой шатёр, полог которого, как крыло ночной бабочки подлетал вверх и очередные зеваки, растворялись внутри. Чёрное нутро проглатывало их, а крыло опускалось в исходную, ожидая нового взмаха. Сама очередь состояла преимущественно из родителей с детьми, пытавшихся попасть в ярмарочный шатёр. Вывеска над которым гласила: «Паноптикум дядюшки
Сэмуэля: восковые куклы и другие чудеса.»
Внутри шатра царил полумрак. Входящих встречало большое чучело двухголовой собаки. Мастер-таксидермист сотворил поистине чудо. Одна голова собаки, ощерив пасть, скалила белые клыки, вторая же, чуть меньше размером, боязливо опустила голову, признавая превосходство первой. Далее располагался ряд витрин с разной мелкой живностью, подверженной мутации, и всякие безделушки. Толпа останавливалась у каждого экспоната на несколько секунд и передвигалась дальше, к центру, где находилось главное чудо. В центе шатра было сооружено что-то похожее на театр марионеток. Двенадцать восковых фигур держались за руки, образуя хоровод. Они гримасничали, их восковые рты были растянуты в улыбке. Все они смотрели в центр круга, хотя “смотрели” было не совсем подходящим словом. Глаза у кукол отсутствовали. Заменой им служили пуговицы. Разные по цвету, пришитые чёрными нитками, крест на крест. Как они держались было не ясно, так как кукольные личики были сделаны из мягкого воска, а значит и пришивать было не к чему. Все двенадцать пар пуговок были устремлены в центр, на куклу в белом ситцевом платье с большими чёрными глазами. Она единственная кто имел глаза. Огромные и внимательные, они смотрели поверх голов пляшущих фигур, на толпу. Руки куклы были подняты вверх, она как-будто дирижировала невидимым оркестром. И улыбалась. Улыбка выглядела мягко говоря странно, кончики губ были приподняты, словно она усмехалась, приоткрытый рот открывал ряд мелких, острых зубов. Хищный взгляд куклы приковывал. Стоило только заглянуть в их пустоту и что-то неуловимое пролезало внутрь каждого. Оцепенение охватывало всех, но всё же на детей оно распространялось сильнее. Веселый щебет замолкал и они застывали, подобно восковым куклам. Взрослые справлялись с неприятными ощущениями быстрее и схватив за руку малыша спешили увести его прочь из шатра на свежий воздух. В шум и гомон ярмарки.
Ночь. Ветер гонит обрывки афиш. Застревает в канатах чёртова колеса, перебирая их цепкими руками, извлекая гудящие звуки. Тихо кружится на карусели с лошадками и врывается в шатер мистера Сэмуэля. И затихает. В шатре беспорядок, тут и там стоят коробки. Высокий мужчина бережно снимает восковые фигуры с подставок. Каждой уже приготовлен персональный ящик. Морщинистые руки поправляют их платья, приглаживают локоны. Подержав очередную куклу на руках и что-то пошептав ей на ухо, он целует каждую добрым, отеческим поцелуем в лоб и затем бережно укладывает в деревянный ящик. Все двенадцать разложены. Остаётся последняя, кукла с большими, чёрными глазами. Мистер Сэмуэль переводит свой взгляд на маленькое окно. Вот и она. Из-за чёрных туч своё белое тело вытаскивает луна. Она во всей красе, полнотелая. Её свет проникает в шатер. Мистер Сэмуэль ждёт, когда лунная дорожка добежит до ног восковой куклы и отразится в её безжизненных глазах. Сколько раз видел Сэмуэль эту магию, но привыкнуть так и не смог. Глаза куклы тянут лунный свет и из матовых они становятся глянцевыми, влажными. Лёгкая дрожь пробегает по её телу. Сначала скрючиваются маленькие пальчики, палец за пальцем сжимаются в кулачок. Плечи поднимаются к верху, словно у куклы затекла шея. Она поводит ими вверх-вниз, вверх-вниз. Кукла медленно поворачивает голову к Сэмуэлю и тот съеживается под взглядом этих требовательных глаз. Она голодна, голодна как никогда. Подчиняясь беззвучному приказу, Сэмуэль надвигает шляпу на глаза и словно тень выскальзывает из шатра в ночь.
Маленькой девочке снится сон. Играет музыка, кружится яркая карусель. Круг за кругом бегут деревянные лошадки, плавно опускаясь и снова взлетая вверх. Мама и папа машут ей руками. Она весело смеётся и машет им в ответ. Личико девочки улыбается.
Сэмуэль идёт по улице, пытаясь вспомнить, где с утра он видел играющих детей. Во дворе этого дома он видел девочку лет четырёх, пяти. Он подходит поближе к дому и смотрит по сторонам. Не увидев ничего подозрительного он подходит к окну первого этажа. И сразу удача. Окно приоткрыто, в комнате горит ночник. Сэмуэль видит как маленькая белокурая девочка сладко спит. Подтянувшись к подоконнику, Сэмуэль на половину влезает в окно. Он достаёт из кармана конфеты и начинает кидать их в сторону кровати. Конфета ударяется об одеяло и падает на пол, закатившись под кровать. От шума ребёнок просыпается и открывает сонные глаза. Она видит, как с окна ей машет и улыбается дяденька. Девочка улыбается и машет в ответ. Сэмуэль показывает ей конфеты. Девочка спускает ножки на пол и идёт к окну, протягивая руки к цветным фантикам. Сэмуэль нежно берёт ребенка на руки и зажимает девочке рот.
Тишина, такая вязкая, липкая, окутывает всё вокруг. Сэмуэль боится нарушить её, потревожить. Она пугает его, впиваясь болью в каждый сделанный им шаг. Ощущение, что он делает что-то неправильное, мерзкое, снова подкатывает к самому горлу. На его руках спит ребенок. Спит сладко, безмятежно, ручка маленькой девочки сжимает конфету в ярком фантике. Мужчина на минуту останавливается, но пути назад нет, как и места для жалости. И Сэмуэль прибавляет шаг.
В шатре тихо. Кукла в отсутствии своего хозяина даже не шевельнулась. Она давно научилась управлять сознанием этого покладистого человека. Слишком слабого, чтобы сопротивляться её приказам и достаточно сильного, чтобы их исполнять. Кукла знала, что ещё немного и она получит то, что так желает её душа. Да, у неё тоже была душа. Чёрная, как мазут, порождение Хтони. И она хотела есть. Не просто хотела, она требовала.
Мужская фигура скользнула под полог шатра. Сэмуэль, не зажигая света, пробрался между ящиков и положил девочку к ногам куклы. Та проснулась и заплакала. Тонкий и жалобный голос. Сэмуэль отошел к самому входу. Он видел все это уже двенадцать раз. Двенадцать мерзких, ужасных и таких прекрасных раз. Он завороженно смотрел, как охотится хищник. Лунный свет придавал этому зрелищу необъяснимое очарование. Белое лицо куклы словно светилось изнутри. Аккуратный рот был приоткрыт, обнажая клыки, клыки беспощадного убийцы. Но самым завораживающим были глаза. Чёрная пустота ожила, сделалась настолько глубокой, что надумай туда упасть и казалось, что будешь падать целую вечность. Девочка уже не плакала, она скрючилась, словно испорченная игрушка. Её маленькое тело тряслось, будто его бил озноб, оно выгнулось дугой. Маленькие детские ручки заскребли по земле, отпустив фантик конфеты, за который она так отважно держалась и та покатилась к ногам Сэмуэля. Он с ужасом отпрянул от неё. Боясь прикоснуться, словно это была метка, отметина о его человеческой подлости. Он снова перевел взгляд на ребенка. Кукла, не менявшая своего положения, продолжала убивать. Её черные пустоты глаз тянули жизнь из жертвы. Сэмуэль смотрел, как золотистый свет перетекал из глаз девочки, сплетаясь с лунным сиянием и тек в направлении черных глаз демона. Еще несколько минут ребёнок скреб ногтями по земле и вдруг обмяк. Кукла дернулась в последний раз, и словно механическая игрушка, у которой закончился завод, замерла. Сэмуэль стряхнув оцепенение, шагнул вперед, к девочке. Маленькое тельце стало ещё меньше, высохло. Кожа побелела и стала восковой. Он достал из коробки новое платье и надел на ребенка. Две золотистые пуговицы, в тон к волосам, чёрные нитки. Когда работа была сделана, он открыл, приготовленный ящик и аккуратно уложил внутрь новый экспонат паноптикума. Ещё раз всё оглядев, последней он убрал странную куклу с пустыми чёрными глазами. Кукла ещё хранила тепло, тепло, которое она забрала из человеческого тела. Сэмуэль закрыл ящик на замок и вышел прочь из шатра. Утром ярмарка отправится на новое место.

Ах, какое же выдалось лето,
Зори алые, в поле роса,
В день Купалы, такая примета,
Будет страшная в небе гроза…

Красных девиц, веселых подружек,
Праздник в поле за лесом зовёт
И парней, из других деревушек,
Хоровод на гулянье сведёт.

Сели в круг. Песня льётся напевом,
Все веночки вода унесёт.
И смеясь говорят между делом,
Водяной где-то рядом живёт.

Вот и росы в поля опустились,
Все собрались гадать у реки,
Парни с девушками нарядились.
Ночь. Поплыли по волнам венки.

А один, что горел алым цветом,
Вдруг отбившись, быстрее поплыл,
И пропал…потерялся с заветом,
Чем хозяйку свою удивил.

Оглянулась, пропало желанье,
Что доверено было венку,
И вздохнула, смахнув на прощанье,
В омут темный девичью тоску.

Только слышит, над чёрной водою
Кто-то тихо её окликал,
Паренёк, с русою головою
В камышах чуть поодаль стоял.

Лик прекрасный, глаза голубые,
Словно синь незабудок в полях:
«Ты прости меня, Катя, впервые,
взял венок на хозяйских правах»

Сердце нежностью вдруг затопило
А над полем взметнулось огнем,
Небо, всполохом враз окрестило,
Эту встречу над чёрным прудом.

Подошёл, взял тихонько за плечи,
Ледяными руками обнял:
«Как же долго я ждал этой встречи»-
Нежным голосом он прошептал.

Взялись за руки и на веселье,
Где горели пожаром костры,
Только плавилось сердце от зелья
Холод жёг, разливаясь внутри.

Расступились друзья и подруги
Образуя большой коридор,
Крики, вздохи и шёпот, испуги:
« Это он, сам хозяин озёр..»

Разбежались, а дождь разыгрался,
Вспыхнул выше и ярче огонь,
Пар густой зашипел, но остался
Силуэт, что любовью рождён.

Смотрит парень, глаза голубые,
Манит к омуту, нежно зовёт,
Только очи, не добрые, злые:
«Торопись, скоро солнце взойдёт»

Побежала она за судьбою,
В чёрном омуте счастье нашла,
А из вод золотою звездою
На рассвете душа поплыла.

Задвинут полог звёздной ночи,
охрипши тикают часы…
Так спать хочу, но смежить очи
ты ночь меня не искуси.

Лежу накрывшись одеялом,
ну что за шутка, злостный рок.
Вокруг сгущается дурманом
цепляя кожу холодок.

Она явилась накануне,
как черный сгусток. Неспроста.
Подобно сморщенной горгунье,
враз обнажилась темнота.

Зашелестел впиваясь в мысли
вдруг голос тихий и больной.
И чувства клочьями повисли,
запахло в комнате бедой.

Явилась тульпа — слепок мрака,
присела рядом словно друг.
Идёт иллюзии атака,
за нити дёргает паук.

Галлюцинаций яд тягучий,
мне паутина льнёт к лицу.
Вновь голос слышится скрипучий,
пьёт боль прильнувшую к рубцу.

Лежу, молчу, ей б только повод,
втянуть в беззвучный разговор.
Что словно оголенный провод,
у шеи точеный топор.

А шёпот вкрадчиво и сладко
рвёт мною созданный барьер.
Так в мысли лезет психопатка,
Мир краски стёр, болезно-сер.

Я ухожу… Теряю силы,
накрыла разом пустота.
А тульпа скалит зубы гнилы,
захлопнув в мир мой ворота.

Белые стены палаты больничной,
Тикают громко часы.
С каждой минутой вбивается в мысли:
«Мне бы дожить до весны…»

Грохот каталки ползёт в коридоре,
Двери открыты. Зовут.
Только мелькают и слепят узоры,
Ламп, что утянут во тьму.

Хочется крикнуть: Зачем так со мною?
Только устало вздохнешь.
В омуте чёрном закружишься снова,
Зябко и страшно…плывёшь.

Тянут и душат, оскалившись, тени,
Страха сжимая тиски.
Но огоньком пробивается вера,
Здесь ещё нужен. Пусти…

И отпускают, тайком облизнувшись,
Лакомый слишком кусок.
Знаю дождутся, разок прикоснувшись,
Только попозже. Не срок.